Образ Сатаны

(исторический обзор)

Образ Сатаны возникает как развитие и переосмысление тех тенденций, которые были намечены в образе сатана в древнееврейской культуре — в Танахе, или Ветхом Завете, а также псевдоэпиграфах и апокрифах, не вошедших в канон еврейского Священного Писания (см. Танах). Принципиальное отличие С. от еврейского сатана заключается в том, что если последний выступает большей частью как орудие испытания в руках Всевышнего, полностью Им контролируемого и ограничиваемого, и одновременно как обвинитель человека (наиболее частое определение сатана в Талмуде [см.] — сатан мекатрег, т. е. "сатан-обвинитель"), как внеличностное воплощение "злого помысла", рождающегося в душе человека благодаря данной ему свободе воли, то С. наделен гораздо большей свободой воли и выступает прежде всего как личность, как главный совратитель, искуситель всего человечества, как Архивраг Бога и человека, как абсолютный полюс Зла, порой кажущегося непреодолимым и почти равносильным Богу. Тем не менее, христианство всегда ощущало тонкую грань, отделяющую подобное прочтение образа С., от опасного и разрушительного для монотеистического сознания дуализма (в частности, иранско-персидского, или зороастрийского; см. Зороастризм, Авеста), при котором Добро и Зло становятся практически равноправными и возможно поклонение С. как высшей силе (что и происходит в сектах сатанизма). С. С. Аверинцев отмечает: "Как существо, воля и действие которого есть центр и источник мирового зла, С. представляет собой известную аналогию Ангро-Майнью (см. — Г. С.) (Ахриману) иранской мифологии; принципиальное различие состоит в том, что, с ортодоксальной точки зрения (оспаривавшейся, впрочем, дуалистическими ересями типа средневековых богомилов), С. противостоит Богу не на равных основаниях, не как божество или антибожество Зла, но как падшее творение Бога и мятежный подданный Его державы, который только и может, что обращать против Бога силу, полученную от Него же, и против собственной воли в конечном счете содействовавшего выполнению Божьего замысла — "творить добро, всему желая зла", как говорит Мефистофель в "Фаусте" И. В. Гёте (перевод Б. Пастернака). Поэтому противник С. на его уровне бытия — не Бог, а архангел Михаил, предводитель добрых ангелов и заступник верующих в священной войне с С.". (Следует отметить, что гётевский Мефистофель "творит добро, всему желая зла", все-таки осознанно, а не невольно, и в этом смысле совершенно не похож на канонический христианский образ С.)

В основе христианского понимания С. лежит концепция происхождения зла из-за падения высших иерархий (ангелов, отпавших от Бога и научивших людей злу), изложенная в апокрифической Книге Еноха (см. Енох), потому и отвергнутой еврейскими законоучителями, что зло не может исходить из Божественной сферы, из сферы абсолютно духовного творения Всевышнего (ангелы не обладают свободой воли и являются всего лишь "инструментами" Божьей воли, осуществляющей управление миром). С. в христианской традиции — возлюбленный ангел Божий, возгордившийся и отпавший от Бога, поднявший бунт против Него со своим воинством — такими же падшими ангелами. В связи с этим особую интерпретацию получают отдельные фрагменты текста Танаха, особенно пророческих книг (см. Пророков Книги). Так, в 14-й главе пророка Исаии (см. Йешаяѓу) дается пророчество о надменном царе Бавельском (Вавилонском), который будет непременно сокрушен и наказан Богом и который уподоблен языческому демону, олицетворявшемуся планетой Венерой — "утренней звездой" (на иврите — Ѓейлель — название планеты Венеры; с этой планетой связывались все важнейшие языческие женские божества любви и плодородия — шумерская Инанна, вавилонская Иштар, ханаанейская Астарта, греческая Афродита, римская Венера) — и низвергнутому Всевышним: "Как пал ты с неба, утренняя звезда, сын зари, низвержен на землю, вершитель судеб народов! // И сказал ты в сердце своем: "Взойду я на небо, выше звезд Божьих вознесу я престол мой и буду сидеть на горе собрания, на краю севера; // Взойду я на высоты облачные, уподоблюсь Всевышнему". Но ты низвергнут будешь в преисподнюю, к краям ада" (Ис 14:12—15; здесь и далее перевод Д. Йосифона). И хотя речь идет о преисполненном гордыни земном властителе, который метафорически соотносится с "утренней звездой", это было проинтерпретировано христианской экзегезой как указание на С. — падшего ангела, низвергнутого в ад. Иероним Блаженный в Вульгате перевел слово Ѓейлель как Lucifer — Люцифер (букв. с латыни "несущий свет"; еще одно именование Венеры; в русском Синодальном переводе — Денница). Так имя "Люцифер" стало одним из самых распространенных имен С. в западноевропейской культуре.

Особым образом был проинтерпретирован также фрагмент из Книги пророка Иезекииля (см. Йехезкель), который, возможно, продолжая мысль и образность Исаии, сравнивает падение богопротивного тирана с низвержением на землю керува (херувима; керувим — духи стихий, которые были осмыслены позднее в иудейской и христианской традиции как особый разряд ангелов), который был "керувом, простирающим покров" и помещенным Самим Богом "на горе святой Божьей", находился в Эдеме (см. Ган Эден)и одеяние которого было украшено множеством драгоценных камней (Иез 28:13—14). Устами Бога пророк говорит об этом таинственном керуве (херувиме): "...Совершенным был ты на путях своих со дня сотворения твоего до тех пор, пока не обнаружилось беззаконие твое. // ...и Я низверг тебя с горы Божьей и погубил тебя, керув покрывающий, из среды камней огненных. // Возгордилось сердце твое от красоты твоей, великолепием своим загубил ты мудрость твою. //...Все знающие тебя среди народов ужаснулись из-за тебя, ужасом стал ты, и не будет тебя вовеки" (Иез 28:15, 16—17, 19). Все это было понято как указание на С., бывшего ангелом и отпавшего от Бога.

С. в христианской традиции был окончательно отождествлен со змеем-искусителем (см. Змей) из библейской притчи о грехопадении (см.; см. также Тора), а также с сатаном из Книги Иова (см. Ийов), сомневающимся в человеке (а значит и в Боге как Творце) и испытывающим его. В Септуагинте, переводе Танаха на греческий язык, выполненном еврейскими мудрецами-толкователями в Александрии в 3—2 вв. до н. э., слово сатан было передано как diabolos — "клеветник" (отсюда — рус. диавол, дьявол, нем. Teufel, араб. Иблис). В свою очередь, в Евангелии от Иоанна Иисус Христос назовет диавола "отцом лжи" и "человекоубийцей от начала" (Иоан 8:44), подразумевая под ним именно змея-искусителя, ибо через него первые люди (и люди вообще) утратили бессмертие и открыли дорогу к возможной гибели своей души. Словом kategoros — "обвинитель", "клеветник" (еще один возможный перевод слова сатан) обозначен в Откровении (см. Апокалипсис) Иоанна Богослова злой дух, который в эсхатологическом видении предстает как "большой красный дракон с семью головами и десятью рогами" (Откр 12:3), как "древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную" и который "низвержен на землю" (Откр 12:9). "И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и Царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь. Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего..." (Откр 12:10—11).

С. искушает Иисуса Христа (Матф 4), но само пришествие Христа и распространение Его учения описывается в Новом Завете как второе (после описанного у пророка Исаии) низвержение С. Так, когда ученики Иисуса впервые выходят на проповедь, Христос видит "С., спадшего с неба, как молния" (Лук 10:18). Великая жертва Иисуса во имя людей и Его Воскресение до конца выявляют поляризацию добра и зла в мире. С этого времени С. окончательно осужден (Иоан 16:11) и лишь временно может быть "князем мира сего" (Иоан 12:31). Его борьба против Бога обречена на поражение, хотя во времена прихода антихриста, которым он будет руководить, С. возьмет реванш — но только для того, чтобы быть окончательно побежденным и посрамленным в генеральном сражении сил добра и зла, когда придет Мессия (см.; см. также Машиах), т. е. во время второго пришествия Христа. Однако с этой доктриной не совсем согласуется указание Откровения Иоанна Богослова на то, что С. будет скован архангелом Михаилом на срок тысячелетнего Царства Божьего на земле, а затем вырвется из темницы, когда вдохновляемые им Гог и Магог пойдут войной против "стана святых и города возлюбленного" (Откр 20:1—10), т. е. против верных Богу и Иерусалима (см. Йерушалаим). Противоречит каноническим представлениям и концепция Оригена о том, что в конце времен все, кто отпал от Бога, в том числе и С., вернутся к Нему и обретут Спасение.

В эпоху Средневековья Церковь, преследуя евреев, обосновывала ненависть к ним тем, что они, не принявшие Иисуса, названы в Откровении Иоанна Богослова "синагогой С." (Откр 2:9; 3:9). Восприятие евреев как "отродья С.", как его "подручных", которые только и делают то, что строят козни христианам, привело к массовой аберрации сознания и печальным последствиям — вплоть до трагических событий 20 в.

В Новом Завете нет никаких попыток наглядно изобразить С. Однако дальше христианская иконография и христианское искусство изображают его чудовищно-живописно и наглядно, приписывая С. как антропоморфные, так и зооморфные черты. Он предстает многоруким, с исполинским волосатым телом, с огромной пастью или несколькими пастями, похожим на дракона с хвостом, рогатым, со змеиным языком, крыльями летучей мыши (нетопыря) и т. п. Пасть С. часто отождествляется с вратами ада, попасть в который означает быть сожранным С. Яркий визуальный образ С. рисует Данте в "Божественной комедии": С. предстает вмерзшим в ледяное озеро Коцит в эпицентре Ада (лед символизирует холод нелюбви); у него шесть крыльев нетопыря, соответствующих шести крыльям херувима, и три лица, пародийно соотносящихся с Троицей; при этом их цвета — красный, желтый и черный — символизируют гнев, бессилие и тьму невежества (в противоположность Божьей любви, всесилию и всеведению). В трех пастях Люцифера-С. казнятся три предателя — Иуда Искариот, Брут и Кассий. Образ, созданный Данте, призван вызвать крайние ужас и отвращение, показать С. как абсолютный антипод всего возвышенного, светлого, небесного, Божественного. Совершенно иной, трагически-противоречивый, психологически очень сложный образ С. рисует Дж. Милтон в "Потерянном Рае": С. предстает как воплощение гордыни, предельного индивидуализма; он сознательно выбрал бунт, чтобы не повиноваться слепо Божественному авторитету, и заказал себе дорогу назад. Однако небесная гармония и способность любить не утрачены им до конца, и именно невозможность — из-за раз и навсегда избранного бунта — возвращения к гармонии и любви заставляет его безмерно страдать; ад для него — он сам, его внутренние противоречия ("Везде в Аду я буду. Ад — я сам"; перевод А. Штейнберга). В бунте милтоновского С. есть и нечто ужасное, и нечто позитивное: стремление разрушить всякий застой и двигаться вперед. Эта диалектика повлияет на образ Мефистофеля в "Фаусте" Гёте. В наибольшей же степени гордый титанизм личности С. в поэме Милтона воздействует на романтиков (Люцифер в мистерии Дж. Г. Байрона "Каин", "Демон" М. Ю. Лермонтова и др.). Образ С. и связанные с ним парадоксы остаются притягательными и для искусства 20 в., как никогда остро ощутившего глобальность противостояния добра и зла в мире и одновременно их двусмысленно страшную, убийственную относительность и иррациональность для человека.

Г. В. Синило